20 лет назад Промыслом Божьим Православная Церковь вышла из гетто этнографического заповедника и открыла двери перед каждым желающим: любой мог зайти в храм, не таясь и не переживая, что его начнут разбирать на партийном или комсомольском собрании. И в первые годы люди действительно стали массово возвращаться в храмы. Интерес к православной культуре был огромным. Несомненно, многие пришли со своими «тараканами в голове», своими полуязыческими, полумагическими представлениями, но это было время, когда при правильно поставленной работе можно было вернуть в Церковь то рассеянное стадо овец, которые имели так называемую веру в душе.
Но вместо того, чтобы вовремя соотнести жизнь Церкви с запросами современного человека, воспитанного на псевдонаучных атеистических мифологемах, мы начали отстраивать дореволюционную церковную структуру с присущей ей методикой преподавания и учебниками, написанными в позапрошлом веке. Поэтому и получилось, что поначалу воскресные школы были забиты до отказа, но постепенно, с годами, детей в них становилось все меньше. Эта же участь постигла и приходы: после 5-7-летнего неофитского энтузиазма началось плавное угасание интереса к Церкви. Притом отток пошел по двум желобам: первый — это просто угасание духовного энтузиазма и возращение на диван к родному телевизору, а вот второй — самый печальный — это перетекание прихожан в секты. Могу с уверенностью сказать, что в секты ушли в большинстве своем лучшие люди — люди, которые готовы были сделать радикальный выбор и идти за Богом не оглядываясь. Многие из них начинали свой духовный путь в православных приходах, но потом почему-то разочаровались и ушли из храма в секту. И в этом, я думаю, наша прямая вина.
Первые постперестроечные годы, может, и были для нас простительными. Духовенства не хватало. Лучшая интеллектуальная, богословская элита давно уничтожена. Те, кто выжил, научены были всему, только не тому, что требовалось для миссионерской работы. Я знал одного священника старой школы, который успевал окрестить десяток детей за то время, когда во время Литургии хор пел 33 псалом. Это тоже надо уметь. Для меня, например такое искусство до сих пор является великой загадкой.
С самого начала вновь обретенной духовной свободы никто серьезно и вдумчиво не стал задавать вопрос: а что мы будем делать с одичавшей за 70 лет безбожной власти страной? С чем, куда и как мы пойдем из храмов, которые открылись? Ведь очевидно, что мы живем в формально крещеной, но, по сути, языческой среде.
Произошла примерно такая расстановка сил. Православные стали активно отстраивать разрушенные храмы, возводить новые, что, несомненно, тоже надо было делать. А секты пошли по домам и квартирам с проповедью, что тоже, несомненно, надо было делать, только не сектам, а православным. В итоге получилась такая картина, которую наблюдала одна из наших прихожанок, когда ехала на дачу в электричке. Ходили баптисты — приглашали на службу, ходили иеговисты — раздавали журналы, ходили православные — собирали деньги на храм. Это было где-то 10-12 лет тому назад. Сегодня она по-прежнему ездит на дачу, но ничего не изменилось, кроме того, что православные уже не ходят. Видно, храм построили. Ну, хорошо, храм построили, дальше что? Вот тут, казалось бы, надо собраться и пойти, хоть и с опозданием, по уже протоптанным сектантами дорожкам. Но не тут то было.
Материальное обеспечение
Возьмем любой приход, к примеру, городской, лучше кафедральный храм. Там и возможности миссионерить больше, и я могу обратиться к личному опыту. Из чего состоит жизнь духовенства кафедрального собора? Один служит седмицу, другой — требничает, сначала исповедует, потом крещение, молебен, панихида, кто-то заказал освящение квартиры… Священник с епитрахилью наперевес готов отдаться в любой момент в руки регистратора для выполнения требы. Если треб нет, то он решает, как правило, глобальные, мирового масштаба вопросы в пономарке с пономарем.
Вообще, кто не знает, я хочу сообщить, что требные отцы с пономарями порешали уже все и церковные, и политические, и даже многие научные проблемы. Просто об этом мало кому известно, поскольку все хранится пока в устном предании. Эта тема ждет своего исследователя.
Беседа с человеком, который пришел в храм с тем, что у него душа болит и он смысла в жизни не видит, — в числе треб не значится, поэтому такие вопросы решает, как правило, стоящая возле подсвечника бабушка. В общем-то, можно позвать батюшку, оторвать его от решения проблемы отношения к экуменизму, но и то, если повезет и он не будет в это время где-то что-то освящать. А везет далеко не всегда. Поэтому зашедший в храм человек — потенциальный сектант. Он придет сюда снова через полгода, год, но уже с Библией и подойдет к той же бабке, чтобы убедить ее, что она идолопоклонница.
Далее приходит преподаватель вуза, приглашает провести батюшке у студентов кураторский час. Батюшка подготовился, провел. Дети в восторге. Провел еще занятие. Преподаватель в восторге. Она подговорила декана, та проректора, и с батюшкой договорились — на всем факультете с каждой группой на первом курсе одно занятие в две недели. Групп всего 34. 17 занятий в неделю. Само собой разумеется, что священник никакого денежного вознаграждения от вуза за свой труд не получает. Он получает снисхождение тем, что ему, уж так и быть, разрешают поучить деток «чему-то духовному». Получается, каждый день нужно ему ходить в вуз. Свободные для службы только воскресение дни и, в лучшем случае, суббота. Ну вот, наконец-то такая радость! У православных появилась возможность поговорить с детьми о Боге, о Спасении! Как вы думаете, какая реакция на эту благую весть будет у настоятеля и собратий? Собратья начинают роптать, что приходится делить деньги на «нахлебника», «который в храм не ходит, требы не совершает». В случае накладки настоятель звонит, чтобы батюшка-миссионер приехал, подсобил, а он не может, у него пары. Тут уже настоятель хмурит брови. Отношения начинают накаляться. Поначалу ему урезают зарплату — это первый предупредительный выстрел вверх — и он должен выбирать: идти на проповедь и обречь семью на лишения или вернуться в храм и успокоить свой миссионерский пыл.
В отношении с приходским духовенством вопрос еще проще. Пока он миссионерит, за него никто не будет крестить, отпевать, освящать. И он тоже вынужден делать выбор. Если и нести проповедь, то только в ущерб семье, детям. У него, по сути, нет выбора. А ведь дело в том, что миссионерская работа требует значительно больших усилий, чем требная. Каждое занятие, каждая лекция — это всегда битва, которую или выигрываешь, или проигрываешь. И требует она ровно настолько больше сил, насколько больше тратит танкист на поле битвы по сравнению с трактористом на пашне. Святитель Иоанн Златоуст в толковании на слова апостола Павла: «Христос послал меня не крестить, а благовествовать» (1 Кор. 1:17), говорит о том, что последнее гораздо важнее: «Благовествовать предоставлено было немногим, а крестить мог всякий, имевший священство. Как для обучения ратоборцев нужен учитель, мужественный и искусный, а возлагать венец на победителя может и неискусный в борьбе… не великое дело совершает тот, кто крестит, принимая расположенного и приготовленного к тому» (5, 25).
Итак, священник при нынешней системе отношения к миссионерский работе обречен на то, чтобы ее не вести. И этот вопрос он не сможет никогда решить, потому что выбора у него нет. На самом деле это проблема должна решаться священноначалием. Пока у нас нет продуманного алгоритма материального обеспечения и поддержки миссионерской работы, пока нет профессиональных миссионеров, эта работа будет проводиться отдельными фанатиками, которые все-таки миссионерствуют, даже несмотря на то, что они священники.
Хороший миссионер — это элитная часть духовенства. Крестить, служить молебны можно научить любого, здесь много ума не надо. А вот для того, чтобы уметь говорить, зажигать сердца, отвечать на самые каверзные вопросы, нужны и ум, и талант, и образование. И пока не понято священноначалием, что таких людей среди духовенства нужно, как селекционные сорта винограда, выводить, беречь, размножать, создавать все условия для роста и процветания — миссия обречена на прозябание.
У меня на сегодняшний день есть возможность в каждом вузе родного города на разных условиях вести просветительскую работу. Но я не могу залатать дырки в окнах учебной нагрузки даже своего собственного вуза. Городские батюшки все разбиты на служебные и требные седмицы. Есть хороший батюшка на далеком сельском приходе. Он преподавал, у него все замечательно получается, дети его любят. Можно было бы его перевести в город, но с тем условием, чтобы он был задействован в вузе целую неделю. Стал вопрос: куда перевести? И ни один настоятель брать не хочет.
А ведь по-хорошему, мне нужно еще как минимум десять человек, чтобы удовлетворить первичную потребность миссионерского отдела в штате. Но где их взять и из каких средств оплачивать их нелегкий труд, является нерешенной задачей.
Магизм
Говоря о внутренних нерешенных проблемах, которые до сих пор являются соблазном и камнем преткновения для неофитов, можно особо выделить «церковный магизм». Особенностью менталитета русского человека была его склонность к обрядовости и ритуализму. Открыв врата храма, мы не только не преодолели эту исторически унаследованную склонность, но и во многом стали ее поощрять на православной почве.
Зачастую псевдорелигиозным обывателем Церковь стала восприниматься как система запретов и ограничений. В его понятии, следуя этой системе и жестко ее соблюдая, человек получает от Бога разнообразные бонусы, а после физической смерти — приз. Чтобы получить бонус, нужно что-то вычитать, что-то соблюсти, в чем-то себя ограничить. Притом так и говорится, именно вычитать — каноны, акафисты, молитвы. Есть бонусы целевого назначения. Например, при определенных болезнях — разветвленная система святых, каждый из которых заведует своим анатомическим сектором и принимает только молитвы определенного лексического чинопоследования. Они есть в особо полных молитвословах. Они и выпускаются с такими названиями: «Полный молитвослов», «Редкие молитвы». Редкие, т.е. дефицитные, реликтовые, имеющие древний проверенный способ воздействия.
На фоне такого магического восприятия христианства стал развиваться православный туризм. Это называется паломничество. Я не против паломничества. И было бы замечательно, если бы человек действительно ехал в монастырь, чтобы окунуться в духовную атмосферу, уйти от мирской суеты и рассеяния. Но я понимаю, когда для этого выбирается какой-то один монастырь. Но когда монастырей десять, которые надо объехать за неделю…
Паломничество возникло как форма духовного труда и аскетического подвига в то время, когда не было современных средств передвижения. А сегодня основная задача, осуществляемая в процессе тура три П — Побывать, Поцеловать, Притронуться. Быстро была подсчитана экономическая выгода проекта, а для тех, кто не настолько правильно благочестив, чтобы ездить в паломничество, стала предлагаться доставка святынь на дом. Из епархии в епархию стали перевозить святыни. Все это было бы ничего, если бы люди проявляли, прежде всего, свою веру и любовь к Богу и его угодников. Но будем честными: в большинстве случаев это проявление магизма.
Самая главная подмена в том, что человеку предлагают метаморфозу. Вместо того, чтобы изменить себя, выдавливая с кровью грех, достичь обожения и соединения с Богом через Причастие, молитву и духовную жизнь, ему предлагается духовное коллекционирование. В диспуте с сектантами мы очень хорошо говорим о том, что первичное значение для нас имеет не сама икона, а личность, которая там изображена. И почитаем мы не саму материю иконы, а образ, который там запечатлен. Правильно. Но что нередко получается на самом деле? Интерес прихожан, которые могут выстроиться в очередь к святыне — это проявление любви к Богу и Его угодников? Почитание их жизни и подвига? Или же здесь проявляется интерес, прежде всего, к материи святыни и к ее аномальному способу существования? К чему устремлен внутренний вектор прихожан — к личности или к веществу, на котором изображена эта личность? Вот здесь проходит тонкая грань между идолослужением и православным почитанием святыни. Мы, к сожалению, не проложили красной линии по этой грани. Иногда мне кажется, что если бы, к примеру, у нас на территории какого-нибудь храма зачудотворила бы скамейка, то над ней тут же построили бы сень и проложили новый паломнический маршрут. При этом, не особо вдаваясь в источник происхождения чуда.
Тема отношения Церковного Предания к чудесам выходит за рамки моего доклада. Но можно кратко сказать, что Святоотеческая традиция никогда не делала чудеса целью духовного поиска. Чудотворные святыни есть во многих религиях, но не они являются критерием истины. Повальная погоня за чудесами и поиск чудотворных святынь — опасная тенденция, которая говорит, прежде всего, о потере правильных духовных ориентиров. Но хуже всего то, что эта тенденция не осуждается нашими пастырями, а культивируется и предлагается как продукт православной традиции. Хуже всего, что за всем этими ладанками, защитными поясами с 90-м псалмом, камешками, земельками, освященными маселками потерялся Христос. Кто-то с этим согласился, а кто-то нет. И он тоже ушел в секту — там Библию изучают, о Боге говорят. Ведь посмотрите, как мало у нас в храмах книг по толкованию и объяснению Священного Писания! Вернее, это те же, зачастую дореволюционные, перепечатки авторов, которые можно перечесть по пальцам.
Очень часто суть проповеди заключается в том, что прихожан батюшка или пугает, или ругает, т.е идет только отрицательный информационный поток. А пасхальная радость раз в году, на Пасху, — слово Иоанна Златоуста. А потом год опять ругать и пугать. Мы сами не умеем и людей не учим радоваться тому, что у них есть такой Бог, есть такая надежда, такая радость, по сравнению с которой все скорби — ничто. Поэтому и образ православного прихожанина в миру — это постное унылое лицо, хмурый взгляд, постоянная медитация на тему «какая я же я сволочь» (это почему-то воспринимается как покаяние) и… никакой радости. Этот образ — тоже одна из причин, почему люди уходят из храма в секты. А в секте — наоборот. У всех крылья как у «Боинга» и — «прямо в рай, прямо в рай только ножки задирай». Но с ними-то понятно, но как мы-то потеряли Пасхальное чувство Вечности. В нас-то люди перестали видеть свет Невечерний. В жизни и так много скорбей, а тут и в храме батюшка на каждой проповеди тоску нагоняет. А где же исполнение слов апостола «Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за все благодарите»?
Стандартизация духовной жизни
Следствием такого магического мировоззрения было то, что не был соблюдаем архиважный принцип церковной икономии.
Я считаю, что это один из самых важных принципов миссионерского делания, который учитывает глубокие психологические моменты при обращении людей ко Христу, устраняя все преграды, имеющие второстепенное значение, но способные отяготить немощный дух новичков и затруднить их путь к Богу. Господь в Своей притче о «старых мехах и новом вине» (Мф. 9:16-17) показал серьезность этой проблемы для Церкви. Нарушение этого принципа может привести к тому, что и «вино протечет, и мехи пропадут», т.е. человек не только не примет учение веры, но вследствие какого-либо предубеждения или душевного надлома вообще сделается неспособным к обращению.
Люди на пути своем к Богу находятся на разных ступенях духовного развития, и невозможно всем предлагать одинаковую духовную пищу. Здесь надо было бы с чувством такта, с рассуждением подходить к каждому новоначальному христианину. Но, увы. Без рассуждения и бескомпромиссно нами стала навязываться стандартизация духовной жизни. Сколько, чего, когда, как и по какому поводу нужно «вычитывать». Лучшее средство отлучить от Причастия человека, который никогда в своей жизни не читал даже «Отче наш», — сказать, что для подготовки к Таинству он должен вычитать три канона, акафист и проследование ко Причастию, быть накануне на всенощном бдении. Один раз он это сделает, может быть. Но память о чтении совершенно непонятных слов в течение продолжительного времени и 3-4 часа стояния в храме, где он опять-таки ничего не понял, выработают в нем устойчивую аллергию к самому главному и самому важному Таинству Церкви.
Один из самых важных аспектов дифференциации требований к духовной жизни прихожан в зависимости от возраста, состояния здоровья, степени воцерковленности обсуждается на уровне пономарских поместных соборов. А ведь это же важнейший вопрос!
Я встречал архиерейские (!) указы, которые запрещали причащаться мирянам на Пасхальной седмице. В силу того, что нет поста. А священнику можно без поста? Или кто-нибудь из духовенства постится на Светлой седмице? Жизнь священника — семейная, бытовая, аскетическая — должна являться образцом для подражания прихожан. Именно поэтому священник не может второй раз жениться в случае смерти матушки, в отличие от мирян. Он пример — идеал. Тем более литургическая жизнь пастыря является примером. Это касается и периодичности причастия — каждое воскресение и праздники. Он же пример того, к чему нужно стремиться. Прихожане вместе со своим пастырем рядом прошли весь путь Великого Поста, прошли Голгофу Страстной седмицы. Священник причащается, а прихожанам нельзя. Или благодать хиротонии дает священнику какую-то особую гастрономическую харизму?
Тема отдельного разговора касается вопросов внутренней духовной жизни прихода. Это, прежде всего, касается молитвенной подготовки ко Причастию. Ведь очевидно, что она только средство для внутреннего духовного настроя. Правило ко Причастию — это сердечный массаж. У каждого разное состояние сердца. Нужно «вычитывать» только эти каноны, которые указаны в правиле ко Причастию, или можно другие? Обязательно только три, или можно пять, а может один, но с предельным вниманием? А если человек старенький, слабенький, только стал воцерковляться и с образованием у него не очень, — прихлопнуть ли его «правилом» ко Причастию, как муху тапочком, или как-то творчески надо подойти?
По своему опыту знаю, что всем без разбору — и новоначальным и староприхожанам — навязывается один и тот же стандартный стартовый пакет ко Причастию. И в итоге одни загибаются под его тяжестью, а другие привыкают к нему как скороговорке, которую нужно проговорить, чтобы сказать на исповеди пароль-ответ: «Готовились ко Причастию?» — «Готовилась». — «Ну, причащайтесь». Наложение на новоначальных таких бремен неудобоносимых тоже уводит людей из храмов. Или приводит к тому, что они не причащаются годами. В их числе моя родная сестра. Она живет в селе, работы много, и она разрывается между тремя детьми и хозяйством. Ей спать некогда. Она физически не может прочитать все правило. Но она себе внушила до самой глубины мозгов: если все не прочитала — причащаться нельзя. А на нашем приходе есть семьи, у которых по 5-6 детей, как им быть?
Вопросов много, но, увы, они не являются предметом соборного церковного обсуждения. А армейская зацикленность на букве выгнала из храмов, я думаю, не одну тысячу людей.
Литургическое творчество
Если говорить о литургической жизни Церкви, то она, несомненно, должна быть согласована и востребована с жизнью народа Божьего, с потребностями церковной полноты. Мы должны восполнить то, что требует наполнения. Например, почему у нас нет службы или хотя бы молитвенного чинопоследования о благополучных родах, о вспомоществовании Благодати Божией в выборе невесты (жениха), нету молебнов о разрешении семейного конфликта, службы о вразумлении и наставлении на правильное воспитание детей и т.д. Получается, что есть последование, «если нечто скверное в колодезь упадет», а на благополучные роды нет.
Это все — предмет литургического творчества, которое нужно развивать и внедрять в богослужебную среду. Человек, придя в храм, должен перед Богом изливать свои нужды и прошения, а богослужебные чинопоследования должны ему помогать в этом. Мы же научились только пользоваться тем, что нам оставили те, кто был до нас, а приумножить это почему-то или не хотим, или не можем.
Зачастую, придя в храм, новоначальный испытывает сложности. Он не понимает, что происходит, о чем поют, что читают. Конечно, освоение литургической культуры является необходимой составляющей духовного делания христианина. Несомненно, что языком богослужения может быть любой язык, здесь нет никаких препятствий. Исторически сложилось так, что богослужебным языком УПЦ является церковнославянский — язык во многом непонятный современному внецерковному обывателю, но язык уникальный, дающий службе возвышенное молитвенное звучание. На русском языке так служба не прозвучит. Я являюсь сторонником того, что именно церковнославянский язык должен остаться богослужебным языком. Но все же с учетом двух поправок:
1. Он должен приспосабливаться и адаптироваться к современному разговорному языку, т.е. оставаясь церковнославянским, какие-то самые труднопонимаемые слова, формы, обороты должны меняться на более понятные для современников.
Можно было бы провести сейчас жестокий эксперимент. Взять, например, и прочитать навскидку любую песнь канона на Троицу, а затем попросить местное маститое духовенство рассказать, о чем там шла речь. И сделать вывод. Если они не понимают, то что тогда говорить о мирянах?
2. В более-менее крупном городе, например, областном центре, должен быть хотя бы один храм, где служба велась бы все время или периодически на украинском или русском разговорном языке. Господь раз и навсегда установил «правило для всех правил»: «Суббота для человека, а не человек для субботы» (Мк. 2:27). Не человек для языка, а язык для человека. Мы должны предоставить людям альтернативу. Для тех, кто не может или не способен усвоить богослужебный язык и прочувствовать всю его красоту настолько, что не хочет и в храм ходить, потому что ничего не понимает, в качестве икономии должна быть дана выше обозначенная альтернатива. Правда, она не должна доминировать над традиционной богослужебной практикой. Это допустимый компромисс. Только просьба не записывать меня в обновленцы и еретики. Я не говорю о том, что надо изменить язык богослужения. Речь идет об одном их вариантов решения конкретной миссионерской задачи.
Методика миссионерской работы
Можно говорить о многих недоработках, которые, по крайней мере, удивляют. Даже в том случае, когда Господь дает нам уникальную возможность обратиться к людям, когда не надо никуда идти, когда к нам сами приходят тысячи людей, мы почему-то ее не используем. На Пасху, на Крещение в храмы приходят даже весьма далекие от Бога люди. Почему же не использовать эту возможность для того, чтобы подготовить хотя бы какие-то буклеты, где в емкой краткой форме рассказать, например, о Таинствах Церкви или о сущности Христианской веры, о необходимости духовной жизни для спасения и т.д. За 14 лет моего служения в кафедральном соборе такая возможность не была использована ни разу.
Я глубоко убежден, что мы должны тщательно проанализировать и после серьезного изучения взять на вооружение сектантские формы миссионерской работы. У них есть немало продуманных и интересных форм такой работы, которая вполне для нас приемлема. Это касается и молодежных летних лагерей, и в умении работать в «нужных» местах — тюрьмах, больницах и пр. Если оставить форму, конечно же, изменив содержание, то не нужно будет изобретать в качестве миссионерских приемов то, что уже давно придумано. В Запорожье, например, на многих людных улицах стоят «свидетели Иеговы». Небольшая доска на четырех ножках, которая раскладывается за секунду, на ней журнальчики. Все просто, не нужно никаких разрешений и согласований — в любом месте полевой миссионерский пункт. Почему бы нам не делать так же, предлагая людям для ознакомления элементарные брошюры по Православию? Меня очень умиляло, когда я читал наших православных сектоведов о плохих сектантах, которые заманивают наивных и доверчивых людей в секту с помощью «бомбардировки любовью». И я при этом мечтал о том, что было бы здорово наших церковных бабушек и некоторых батюшек обучить этому лукавому сектантскому приёмчику. При этом, чем более неправильное, с их точки зрения, человек что-то делает, тем сильнее надо было бы бомбить любовью.
С сектами можно было бы покончить быстро, раз и навсегда, если бы на каждом приходе висела табличка: «Отец Доримедонт принимает ежедневно по личным вопросам с такого-то по такое-то время». И если бы он с любовью мог хотя бы просто выслушивать своих посетителей, даже ничего не говоря, — сектантов в стране стало бы намного меньше.
Я считаю, что крупные приходы обязаны быть миссионерскими. Как их сделать таковыми? Небольшой опыт моей работы в университете. В начале года, когда по кафедрам выдается учебная нагрузка, мы заполняем индивидуальные планы, в которых, в зависимости от нагрузки, определяются часы, которые мы должны отработать. Это научная, методическая и организационная работа. Там же перечисляются виды работ, единицы измерения и сколько часов отводится на ту или иную единицу измерения. В конце года отчет. Не сделал — жди неприятностей, вплоть до отчисления с работы. На месте архиерея я ввел бы такую же систему в епархиальные приходы. И в зависимости от значимости прихода определил бы степень нагрузки. Только вместо вышеобозначенных видов работ ввел разные, в том числе, и миссионерские проекты, выполнение которых подтверждалось бы соответствующими документами. Выполнение этих работ должно жестко контролироваться и доказывать соответствие настоятеля прихода занимаемой должности.
Объем доклада, к сожалению, не дает возможности более детально и глубоко проанализировать огромное количество вопросов, связанных с проблемами Православной миссии на Украине. Но, по крайней мере, мне бы хотелось положить начало этому разговору. Протоиерей Игорь Рябко
|
